Мятежный дух ашуга
И вот, наконец, я здесь! Нашлись
друзья и единомышленники из числа коллег и односельчан, проживающих в городе и
райцентре. Все сошлось, все совпало. Мы попали в промежуток, когда несколько
дней не лил дождь и дороги подсохли, и люди знающие сказали: « Вон, видишь
макушку Кетиндага, там уже сгруппировались тучки, значит после обеда небо
затянет. А если пойдет ливень, то мы застрянем здесь надолго или придется,
оставив транспорт, возвращаться пешком до райцентра».
Но это я уже не слышала. Потому
что мне неожиданно открылась вся панорама древнего села, а она была
потрясающей! Оттуда, с дороги, с места, которое называется «Барза», видно лишь
несколько покосившихся домиков на трех холмах, но, заехав в само село,
удивляешься тому, как могли наши предки располагать свои жилища так, что
казались они явлением нерукотворным. Удивительная планировка домов, дворов,
подсобных помещений, хозяйственных площадок. Сейчас, когда обвалилось много
строений, некоторые дома остались недоступными, потому что крыши обвалившихся
домов были их порогом и двором. А дымом очага нижнего соседа, который выходил
столбом в плоской насыпной крыше, могли греть руки детишки, играющие у себя во
дворе выше. Где-то нижние этажи домов служили арками, тоннелями и развилками.
Кто был архитектором, планировщиком? Делали ли они чертежи и рисунки, или весь
этот архаичный жилой комплекс – результат гениальной импровизации?
Село, цепко вросшее в тело скалы,
на которой оно расположено, теперь, когда из него ушли люди, кажется остовом,
скелетом какого-то гигантского живого существа. Душу из него вынули – и вот он
всем своим древним замшелым организмом потихоньку гаснет и тлеет. На буром голом
холме, расположенном в центре села, присело с десятка три овец, недалеко от них
ходят две гигантские собаки. Там, где-то наверху, посвистывают чабаны. Они
несказанно рады нашему приезду, и не могут дождаться, когда же мы,
насмотревшись на руины и оплакав пустые пороги домов, в которых когда-то жили
наши деды и прадеды, поднимемся к ним. Они выходцы из этого села.
Жители села Кочхюр начали
переезжать на равнину после ВОВ, а последние переехали отсюда в конце 90-х
годов в Магарамкентский район и основали селение Бугда-тепе, которое раньше
было местом зимовья кучхюрских овцеводов. Теперь они живут там постоянно, а
летом пригоняют в древнее село свои стада. Еще бы! Вы бы видели эти пастбища,
альпийские луга, расположенные вокруг Кучхюра, траву по пояс и эти цветы! Море
цветов на фоне изумрудных гор и синего неба, по которому задумчиво плывут белые
объемные облака. Труд чабана никогда не считался почетным и престижным.
Наоборот, когда родители ругают своих детей, обычно говорят: не будешь учиться,
будешь чабаном! Они не правы, эта профессия полна своей романтики и своих
профессиональных мудростей. Никто не определит лучше чабана погоду, посмотрев
на небо и растения, и никто не знает столько примет и обычаев, сколько их знает
чабан. А видят ли наши чабаны поддержку от государства? Это тема отдельная. А
то, что одно из древнейших сел Курахского района – Кочхюр, еще не совсем
разрушено и заброшено, заслуга этих самых чабанов. Они восстановили главный
мост, отремонтировали электричество и отреставрировали несколько домов, в
которых можно укрыться от непогоды и остановиться на ночлег. Благодаря им жизнь
древнего села еще теплится.
Один из моих спутников,
приехавший с нами из Махачкалы, – Фазил Асланов родился и вырос в этом селе.
Здесь в Кучхюре на древнем кладбище покоится его отец, а в самой низине, где
протекает прозрачный ручей, шумят ивы, которые когда-то посадил его брат. В
этом разрушающемся селении он знает каждый мост, каждый родник, каждую улочку и
может рассказать много историй из жизни села и односельчан.
– А вот там, – показывает он в сторону старого деревянного столба у едва видимой, покатой проселочной дороги, – там был дом Саида Кочхюрского. Того самого мятежного поэта, который бросил вызов мрачному самодурству феодала и остался незрячим, но не сломленным. История гласит: Сурхай-хан велел выколоть глаза дерзкому ашугу, который своими стихами и песнями сеял смуту и неповиновение. Нельзя убить душу, которая говорит стихами. Да какими стихами!
Критики и литературоведы говорят
про Саида Кочхюрского «поэт-бунтарь», а мне хочется сказать «поэт – гуманист»,
внутренний мир которого протестовал против реальной действительности. Он,
защитник бедных и поборник справедливости, был отчаянно одинок. Мало кто тогда
решался выразить симпатии опальному ашугу. Пусть не сохранились стены, – думала
я, – вот то место, где доживал свои последние дни Саид, превозмогая боль в
глазницах и напрягая слух. Услышал ли он слова поддержки и признания при жизни?
Или те, за кого он рвал струны чунгура, отвернулись от казненного ханом Саида?
Не он ли сказал первый слова, которые потом стали народной мудростью – «Элдихъ
ишехьайдан вилер буьркьуь хьайиди я?» (Кто плакал о народе, тот ослеп)
Нынешний год – год 200-летия со дня кончины Саида Кочхюрского, и я знаю, что в селении Бугда-тепе в Магарамкентском районе, куда переселились кучхюрцы, намечаются мероприятия по этому поводу. Будут гости, будут речи и песни, говорят, что будет установлен ему памятник. Но лучшим памятником для Саида Кучхюрского было бы сохранение его родного села. Там, поверьте мне на слово, дух мятежного ашуга живет по сей день. Я съездила и в этом убедилась!
Автор Гулера КАМИЛОВА
Федеральная газета НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ
Ниже приведены схожие материалы: