Нам надо быть справедливыми

Я родился и вырос в русском селении, и русский язык с самого раннего детства, со школы, с улицы стал неким содержанием моей жизни. Люди моего окружения почти не знали и не сталкивались ни с родной литературой, ни с историей народа. Ментальное в нас существовало на уровне бытового разговорного языка, древних и укоренившихся обычаев, некоторых традиционных особенностей, празднеств, от которых очень слабо исходил дух родной истории и культуры.

В конце 80-х годов XX века судьба свела меня с Забитом Ризвановым. На волне перестроечных движений начинает возрождаться  литературное объединение «Сердечное слово», выходит первый номер обновленной газеты на лезгинском и русском языках. Перестройка выдвинула Забита Ризванова в признанные лидеры национального движения и идеи за возрождение народного духа, воссоединения несправедливо разделенного народа.Можно долго дискутировать о легитимности и правомерности национальных устремлений лезгинского народа в тот период. Но одно, безусловно, неоспоримо: деятельность Забита Ризванова, его личность стали эталоном национального и духовно-нравственного возрождения народа, катализатором бурных процессов, подготовивших самосознание народа к решению острых этнополитических проблем на развалинах гибнущей империи коммунизма.Судьбе и истории было угодно выдвинуть в первые ряды борцов в эту шаткую эпоху именно человека с тонкой душой лирика, твердым и трезвым нравом политика. Как никто другой, он понимал, что национальный интерес является одним из основополагающих условий обретения человеком культурной идентичности. 

Он появился на небосклоне лезгинской культуры как проникновенный лирик, поэтическое творчество которого нуждается в самом серьезном и глубинном исследовании.Лирика Забита Ризванова — это вдохновенный гимн человеческим порывам души и чувственным влечениям. В его стихах дышат своим уникальным и неповторимым ароматом  картины и явления родной природы, мир человеческих взаимоотношений простых и чистых людей. Кажется, его стихи диктуются истосковавшейся по невыстраданности природной красотой. Неуемная и ненасытная страсть к красоте родной речи, ее дивным истокам исторгала из глубин его влюбленной в жизнь натуры простые и чудные в своем великолепии строки. 

Глубину и неуемную поэтическую страсть его души я почувствовал еще глубже, когда ближе познакомился со всеми образцами его творчества.

Лирика Забита Ризванова — любовная, пейзажная — это поэтизация родной природы и чувств современника. Невысказанность в лирических стихах выливалась у него в циклы стихов в прозе, которыми лезгинские поэты до него не увлекались. Его цикл «Листья» — это проникновенная и таинственная звукопись родной речи.

За тонкими строками вдохновенной лирики, за глубокими размышлениями о судьбе и истории народа, за пронзительными откровениями умудренного опытом жизни гражданина и патриота — за всем этим чувствовалась страстная и мудрая сосредоточенность умного и великого человека. Мы, молодые, собиравшиеся вокруг него на литературные «меджлисы», проникались его удивительной привязанностью и любовью к языку, истории и культуре своего народа. Многочисленные беседы и встречи с ним укрепили меня в мысли о том, что главное человеческое достоинство Забита Ризванова — это мудрость.

Постоянно общаясь с ним в последние годы его жизни, я проникся бесконечной любовью к аскетической простоте его быта, к отсутствию в его натуре признаков тщеславия, картинности, которые позволяют себе нынешние деятели искусства и литературы, организовывающие по любому поводу помпезные презентации и чествования, удовлетворяя таким способом свое болезненное честолюбие. В нем не было ни грана от литературного «барства» нынешних «мэтров» культуры.Своим неунывающим нравом, бесконечной целеустремленностью и безграничной любовью к родному слову он заполнил всю свою жизнь. Он исколесил весь Азербайджан, собирая и систематизируя бесценные образцы народного творчества лезгин. Я видел чемоданы аккуратно уложенных, любовно переплетенных рукописных и машинописных материалов будущих книг фольклора, собранного поэтом.

Одна черта его личности всегда приводила меня в неописуемое волнение. Он никогда не поучал и всегда старался находить и для себя что-то интересное. Кроме литературных пристрастий у него было много других увлечений. Он прекрасно рисовал, и эти рисунки дополняли его поэтические и политические идеи.Мы жили по-соседству в последние годы его жизни. И почти каждый вечер, после рабочего дня, я захаживал к поэту. Он болел, учащенно дышал, на столе всегда лежали лекарства. 

Покойная Гюльбани, его супруга, сразу приносила нам чай, и мы пускались в увлекательное путешествие по миру истории и поэзии. Я слушал завороженно. Конечно, он не был оратором, но он умел говорить доверчиво и внушительно. И чем больше я его слушал, тем отчетливее и яснее вырисовывалась одна грустная истина: нет пророка в своем отечестве.

«Я вот закончил высшую партийную школу. Ты думаешь, я не разбирался в хитросплетениях партийных и идеологических установок? Все не так просто! Власть и партия, слившись в одном лице, образовали у нас чудовищную силу, в жерновах которой безжалостно перемалывались народы и судьбы людей, порождая эфемерные суррогаты наподобие «советского народа».«Ты не знаешь, почему наши чиновники такие слепые и черствые? Ты думаешь, они не понимают, что делают? Они просто слабые, ничтожно слабые и не хотят себе признаться в собственной слабости. Нам-то, друг мой, не подобает их пинать так необдуманно. Надо научиться терпеливо сносить их слабости. Нам надо быть справедливыми!»

«Я вот знаю таких, которые, вроде бы, неплохие люди. Умом не обделены, хорошо соображают, мыслят высокими категориями. Но ты знаешь, как они могут преобразоваться? Какая-то чудовищная сила вселяется в них, когда они приближаются к власти. Мне это напоминает голодного и жадного барана, оказавшегося вдруг у кормушки и всячески копытами и дурной своей головой оттесняющего всех остальных, опасаясь, что те отнимут у него корм. Неразумное создание не понимает, что власть — это и подарок судьбы, и испытание для него».«Можно ли отдать душу дьяволу, а служить истине? поэзии? народу? Как  люди умудряются все это делать? Они что, никогда не бывают наедине со своей совестью? 

А ведь муки совести — это страшная штука! Ну нельзя так! В этом какая-то неестественная лживость, лицемерное кривляние и беззастенчивое духовное распутство. Обычно лицемеры и льстецы не должны прощать обиды своим хозяевам, они же, как ни крути, чувствуют себя пешками в их руках. Они бы, казалось, должны страдать от унижения, которому подвергаются. Но нет, не ведают они, что иногда даже придворные ненавидят королей. Так я и спрашиваю себя: истинно ли было в них все то, за что я их уважал когда-то, что связывало меня с ними?»«Хорошо, когда все хорошо! Хорошо, что после зимы наступает весна, что после полосы безумия и нетерпимости приходят отрезвление и благоразумие. Как хорошо, что мрак ночи обязательно сменяется светом дня! Но при этом, знаешь, всегда в душе остается горечь неизбежности: за молодостью обязательно последует немощная старость. Это удручает…»

«Нельзя, без умолку, говорить о доблестях и славе. От этих пустых разговоров голова начинает кругом идти. Болтунов у нас хватает. Душа болит от осознания того, что народ в спячке, в беспамятстве. А знаешь отчего? Наш народ слишком рьяно поверил своим «умным» людям, своим ученым и поэтам, руководителям и начальникам. А умных людей, оказывается, мало. Наша интеллигенция — это спящая красавица, которая и свой народ усыпила разговорами о преданности идеалам социализма и «прозрачных» границах. Ты видел сочный созревший плод на дереве? Он становится легкой добычей первого встречного. Такая у нас интеллигенция!»

Так получилось, что публицист и историк, исследователь и собиратель фольклора, прозаик и драматург стали оттеснять во мне лирика. Погружение в историю было для меня и озарением, и оглушением. Я ужаснулся от того, как безжалостно и топорно официальная советская историография прошлась по судьбе и истории моего народа, как было предано забвению во имя классовых и идеологических интересов его истинное прошлое. Но больше всего ужасало то, что никто из наших историков нигде, ничего об этом не писал. Даже первый ученый-историк, защитивший кандидатскую диссертацию в Дагестане — это лезгин. Но вот в чем трагическая ирония судьбы: диссертация-то была защищена им по истории… Турции. 

И этим человеком был Нажмудин Самурский.