Ханжан Курбанов: «Дагестанцы сами страдают от террористического спрута и подрывов»

Дагестан снова в информационных лентах. Не праздником юбилея района. Не открытием построенного за два месяца (личный рекорд Мостоотряда-99) моста в Магарамкентском районе. 

Не запуском нового производства, не изобретением супертехнологии экономии энергии, не строительством новой логистической цепи в горном Дагестане, не открытием туристической базы на высоте 2000 метров, не находкой нового месторождения нефти. Не этим…

Дагестан в своем тревожном репертуаре. Увы! В славном городе-герое Волгограде, где живет немало дагестанцев, в том числе и мои двоюродные братья, террористка покончила с собой в городском автобусе. Она уроженка Буйнакска, прописана в Гунибе, где и живет ее мать, сотрудница местного почтового отделения. У смертницы Наиды Асияловой отец – аварец, мать – кумычка.

В результате подрыва пояса смертницы погибло шесть человек, более пятидесяти получили ранения. 30-летняя смертница, которая ранее попадала в базы полиции из-за фото в хиджабе (в паспорте), пользовалась в бандподполье определенным авторитетом. Асиялова была хитра, умела искусно врать, отметилась в сборе денег для террористических групп под видом помощи на лечение, поддерживала активные связи с «черными» вдовами боевиков и даже привела к радикальному исламу, а точнее завербовала русского парня Дмитрия Соколова. Тот в скором времени убыл из Москвы и материализовался в «махачкалинской» террористической группе, самой крупной в Дагестане, в качестве подрывника-самоучки.

Вот такая дагестанская история. Дагестан из-за вот таких историй совершенно подорвал свой авторитет на российском уровне. То, что после таких «дагестанских следов» громят рынки с кавказцами, бросают бутылки с зажигательной смесью в мечети, не берут на работу дагестанцев и не хотят даже слышать слова «Дагестан», не должно никого удивлять, возмущать, раздражать. Раздражаться в данной ситуации будут русские и другие народы России, страдающие от терактов.

Хотя страдают-то дагестанцы в большей мере: здесь я имею в виду не только страдания физические и моральные, но и издержки имиджевые, а они несоизмеримо больше физических, потому что касаются всех дагестанцев в целом.

Там, за пределами дагестанских границ, мало кто хочет слышать, что Дагестан – это не совсем единое целое, что бывает два-три Дагестана как минимум.

Один Дагестан предстает в черной маске зла и религиозного изуверства. Неприятно сознавать, что дагестанский ислам оказался таким взрывоопасным, агрессивным, невежественным, что в нем растоптан потенциал разума и принята реакционная догма.

Второй Дагестан – воровской и циничный. И неважно, кто вор: высокопоставленный чиновник в костюме (черкеске) или вчерашний торговец торшерами, попавший в кресло главы района по протекции. Третий – это Дагестан, который живет, скорее всего, выживает – материально, духовно, культурно. Он живет своей жизнью, и его попытки обратить внимание чиновничьего «болота» на свои проблемы заканчиваются засасыванием в топь бюрократических проволочек и проблем.

Первый Дагестан делает все, чтобы показать, что ислам – жестокая смесь агрессии и мизантропии, которая перемалывает людей в идеологической ступе и догматической мясорубке, пудрит мозги и отнимает вместе с разумом совесть.

Это на самом деле антиисламский Дагестан, хотя и носит одежды истинного ислама. А если быть точным – арабские одежды. Арабы не оставляют мой Дагестан с 7 века. Пришли, увидели, навязали. Страхом, уводом в рабство, разрушением, погромами, убийствами. Эти, живущие в 21 веке, видимо, их последователи. Все действия террористов вызывают стойкую антиисламскую истерию в центральных российских регионах и подогревают фобии в самом Дагестане. К примеру, женщин в хиджабе даже в республике уже не воспринимают как нравственных людей, а ассоциируют с жестокими, развратными, лицемерными, циничными убийцами или марионетками в руках бородатых дядь, за которыми наверняка стоят чисто выбритые, холеные саудитские принцы, а за теми – заокеанские воротилы. Женщин в хиджабах называют «укутавшимися», «как из музея мумий», или «чупа-чупсами». Дагестанцам осточертели эти бородатые фанатики, которые навязывают свой ислам людям и вторгаются в жизнь людей. Надоели азаны, громко звучащие из усилителей. Надоели улемы, выступающие на плохом русском и брызжущие своей странной логикой перед очумевшими дагестанцами, по-настоящему учившимися в университетах. Весь этот религиозный напор в Дагестане порождает сейчас антиисламские настроения, снижает религиозные чувства людей, которые начинают осознавать, что религия – это одно, а духовность и нравственность – другое. Пока таких людей, к сожалению, мало, но религиозная эйфория немного отпускает республику.

Дагестан стал объектом геополитических сил, которым до Аллаха, ислама и его имиджа нет никакого дела. Сказать, что они не знают, куда ведут эти теракты, – не сказать ничего. Дагестанские (мирные) салафиты еще наивно полагают, что кто-то в лесу бьется с мировым куфром и воюет ради возвышения слова Аллаха. Хотя никто не задается вопросом, почему Аллах выбрал для возвышения своего слова невежд, плохо учившихся в школе. Разум растоптан, унижен и побежден! Такой ислам, конечно, является самым настоящим опиумом для народа.

Дагестанцы, в большинстве своем вполне вменяемые, адекватные люди, сами страдают от террористического спрута и подрывов. От исламского радикализма, вернее – от фанатизма и экстремизма людей, которые используют ислам в своих нечистых, подрывных играх.

Об этом говорит и Рамазан Абдулатипов: «Эти жуткие события периодически сотрясают нашу республику, забирают жизни, калечат, но никогда не сломят наш дух. Сегодня важно не поддаваться на провокации, не сеять панику и страх и тем более не пытаться враждовать. Только в единстве и общей сплоченности мы сможем дать отпор тем деструктивным силам, которые пытаются сделать нас уязвимыми».

Приватизация ислама радикальным ваххабитским (саудитского толка) крылом состоялась успешно, и русский человек запросто принимает бородатых дикарей, призывающих убивать ради Аллаха, девушек во всем черном, умирающих за непонятно какие цели, за самых настоящих мусульман, а их идеологию – самым откровенным исламом. И винить их за такое мнение мне, к примеру, сложно. Потому что мусульмане сами дают такие поводы им. Дают повод и молчаливое большинство, частью сочувствующее, и невежественное быдло, которому нет ни до чего дела, и загнанные бытом несчастные люди.

Соединение мусульманина с дагестанцем образует, прямо скажем, гремучую смесь. Там, где не танцуют лезгинку и не пристают к девушке, обязательно появляются люди в черных повязках с какими-то непонятными письменами и призывают убивать русских. Именно так воспринимается «Аллах акбар» – истошный крик, который издают фанатики каждый раз, когда режут головы своим жертвам или подрывают себя. И объяснять человеку в русском мегаполисе, что это арабское словосочетание означает «Бог велик», бесполезно. Образ дагестанца в общественном мнении этим не изменишь…

Уже двадцать лет пассивно и десять лет активно дагестанская общественность пытается найти ответ на вопрос: что делать с религиозно-политическим экстремизмом, который порождает террористических чудовищ?!

Сложно ответить, почему до сих пор не побеждено это чудовище. Ведь в Дагестане нет дефицита в карательных, репрессивных, силовых методах. Были использованы и примирительные меры: круглые столы и диалоги с салафитами, создавалась комиссия по реабилитации, адаптации. Но все это галочки, хитроумные названия-пустышки, за которыми ничего нет. Никакой адаптации не было: трагичность ситуации заключалась в том, что ни те, ни другие не собирались адаптировать(ся). Те, кто возвращался в легальную жизнь после переговоров, делали это не потому, что осознали, а те, кто зазывал на круглые столы, использовали шевченковскую площадку («Мир Кавказу», 2010 г.) как способ излить свою обиду на власть. Эффект для улучшения ситуации – нулевой. Потемкинские деревушки, которые рухнули, как только стало понятно, что ситуация никак не меняется. А раз она не меняется, то к чему весь этот карнавал. Спасибо за усилия, все свободны.

Можно сколь угодно говорить, что здесь не может быть мгновенного результата. Тем не менее народ хочет знать.

Почему до сих пор религиозные извращенцы, которые считают, что Бог – садист, получающий удовлетворение от вида крови и измельченных тротилом трупов, не сидят в тюрьме? Вопрос, конечно, риторический. Где-то даже бьющий по некоторым статьям Конституции и общечеловеческим ценностям. Но когда дело касается самой большой ценности – человеческой жизни, право на свободу мысли, совести и веры можно и ограничить. Потому что «груз 200» уже никакие права не интересуют. 

Черная маска – это тот Дагестан, который видят и «живописуют» в комментариях в социальных сетях и блогах простые российские жители. Пока взрываются накачанные идеологически токсичным газом «хлопушки», скажу, что плохо работаем мы все: общество, правоохранительные органы, спецслужбы, власть, религиозные деятели. Вот на неделе В. Путин встречался с представителями Духовного управления России, которому без малого 225 лет, и он сказал: «Мы хорошо знаем почерк таких людей, этих преступников, террористов». Да, знаем, но этого явно недостаточно, как оказалось. Графологи от терроризма могут заносить эти почерки в свои базы данных, в которых есть фамилии многих террористов, но предвосхитить преступления не удается.

Эдуард Лимонов, основатель националистической организации нацболов, видит причину в слабости дагестанской власти: «Сильный правитель Рамзан Кадыров частью уничтожил упертых боевиков на своей территории, частью выдавил их в Дагестан и Ингушетию. Потому мы наблюдаем то, что имеем в результате. Боевики ушли в Дагестан, где нет такого сильного правителя, как Рамзан Кадыров. И свое родное дагестанское подполье там активизировалось под влиянием энтузиазма тех, кого выдавили из Чечни». О том, что меры дагестанского правительства (что прошлого, что нынешнего) не приносят желаемого результата, говорит и политолог Константин Казенин: «До сих пор много спорят, возможны ли переговоры с экстремистами. Для меня очевидно другое: в республиках, особенно неблагополучных в этом отношении, нужно широкое общественное обсуждение всего, что касается радикализма».

Переговоры были, но это не меняло ситуации. Социальные, экономические, культурные проблемы надо диагностировать не в сфере религии и не в критической фазе, а в фазе зарождения и разрастания. К примеру, случай в Самуре в день празднования 70-летия Магарамкентского района. Приехал президент, собрался народ, а между ними стали БТР, военный «Урал» и полицейские, которые смотрели на людей сквозь глазницы своих «черных масок». Что хочет народ? Чтобы власть была чуткой к их запросам, открытой. Чтобы обратили внимание на незаконные – без лицензий и экспертного заключения федеральных структур – бурение в дельте Самура и отвод воды. Ведь сам район нуждается как в поливной, так и в питьевой воде. Что мы видим в реале: власть не научилась вступать в диалог с людьми и воспринимает их как потенциальную угрозу своей легитимности, ресурсам, имиджу. И старается как можно надежнее отгородиться от людей. Власть не хочет слушать народ и переходит на открытые угрозы устами своих министров-самодуров. Что делать народу, если политические и законные методы не срабатывают?

Ответы предлагают те самые люди, о которых мы писали выше. Что делать? Увольнять тех чиновников, которые не готовы разговаривать с обществом, которые асоциальны. Потому что своей социофобией они создают почву для религиозно-политического экстремизма. И чем раньше дагестанская власть это поймет, тем лучше.